Статьи, письма

В начале 1946 г. я вернулся из армии и восстановился на четвертом курсе физфака МГУ. Мне предстояло выбрать специальность и начать делать дипломную работу. Всех, кто приходил из армии, в основном направляли заниматься ядерной физикой и, соответственно, работой над атомной бомбой. По разным причинам мне этого совсем не хотелось, и, узнав, что существует кафедра низких температур, я решил направиться туда. Через знакомого мне Ю.В. Шарвина я был представлен А.И. Шальникову, который, побегав, как полагалось, нашел мне руководителем П.Г. Стрелкова. И вот вместе с Шальниковым и Стрелковым мы отправились на прием к Петру Леонидовичу.

Уже с этого момента начиналось все необыкновенное в Институте физических проблем: директор беседовал с каждым, кто собирался поступить на работу в институт, будь то водопроводчик, секретарша или профессор. Без такой беседы он не принимал решения.

Это было время, когда, я думаю, Петру Леонидовичу до меня было очень мало дела: серьезно обострились его отношения с Берией, ставился под сомнение метод получения жидкого кислорода. Но я ничего этого не знал. У нас с Петром Леонидовичем был короткий разговор, за меня хлопотали его ближайшие сотрудники, и он согласился взять меня на дипломную работу в институт. Очень скоро Петра Леонидовича сняли с поста директора, и началась трансформация института: был назначен новый директор, А.П. Александров, который в институте бывал редко, появились генерал и спецотдел. Это преобразование сопровождалось тем, что всех вызвали в спецотдел, где поинтересовались размером ноги, а примерно через месяц нам раздали новые желтые ботинки. Я защитил дипломную работу, но проработал в институте недолго: в 1948 г. меня уволили, и около семи лет я работал в Институте мер и измерительных приборов.

В начале 1955 г. стало известно, что Петр Леонидович восстановлен в должности директора Института физических проблем и возвращается в Москву из своей никологорской опалы. П.Г. Стрелков предложил мне встретиться с Петром Леонидовичем и обсудить возможность моего поступления на работу в институт снова. Эта встреча состоялась на Николиной Горе, в саду. Я очень волновался - ведь это был наш первый большой и серьезный разговор. Мы сидели около часа на лавочке: я ему рассказывал, что делаю, он меня подробно обо всем расспрашивал. Детали нашего разговора я уже не помню за давностью лет, помню лишь, что, когда я попросил разрешения закурить, он ответил, что тут воздуха хватит всем. После этого разговора Петр Леонидович вынес решение, что берет меня в институт в сотрудники к Стрелкову.

Вернувшись в институт, Петр Леонидович восстановил все традиции: стали регулярно проходить ученые советы, устраиваться семинары. Эти семинары привлекали людей со всей Москвы, зал ломился. Петр Леонидович очень хорошо умел выбирать докладчиков - иногда крупного калибра, иногда молодежь. Если докладчик начинал говорить, и было видно, что залу это неинтересно, Петр Леонидович двумя-тремя вопросами мог повернуть доклад в нужную сторону. И, конечно же, все ждали его заключительных замечаний. Это могла быть всего одна фраза, но она значила очень много и для докладчика и для присутствующих.

В период директорства Александрова институт очень сильно разросся. П.Л. при своем возвращении поставил условие, что всё лишнее для института Анатолий Петрович заберет с собой. Так и произошло.

Живя в опале на Николиной Горе, Петр Леонидович организовал у себя на даче маленькую лабораторию, где занимался проблемой создания мощных генераторов СВЧ-колебаний непрерывного действия. При переезде в Москву он не вернулся к низкотемпературным работам, которые были прерваны в 1946 г., а продолжал заниматься электроникой больших мощностей. Для этих работ было построено специальное новое здание и набраны в основном новые, молодые сотрудники - образовалась Физическая лаборатория. В результате институт разделился практически на две части - низкотемпературную и физическую лабораторию. Петр Леонидович с большим интересом относился к работам "первой половины", но, за редчайшим исключением, в них не вмешивался, не участвовал и не был соавтором статей. Может быть, в каком-то смысле это было и хорошо. Но возник и такой драматический момент, когда он захотел вообще отдать все, что не входило в физлабораторию. Появился проект переноса части института в Пахру. Но потом Петр Леонидович передумал: возможно, ему все же стало жалко, ведь сотрудниками института были им же самим подобранные люди, очень сильные и интересные ученые.

Петр Леонидович был против деления института на лаборатории. На мой взгляд, это правильно и для творческого работника самое лучшее - ведь творчество в основном индивидуально. Конечно, есть области, где без коллективного труда не обойтись. В нашем институте развивались те разделы физики, которые позволяют делать все в одиночку, и это очень соблазнительно. Мне кажется, что это идеальная ситуация для фундаментальных исследований: ведь в этом случае вы ищете что-то совсем новое, что-то нащупываете. Петр Леонидович считал, что помощниками ученого должны быть, в основном, студенты и аспиранты. С окончанием аспирантуры человек должен обретать полную самостоятельность, иначе возникает нравственный конфликт. После аспирантуры в институте оставляли очень немногих, только тех, кто мог самостоятельно, без руководителя, работать. Главное, чем всегда отличался институт Капицы,- это творческие люди, которые ищут совсем новые пути. Мне кажется, что такая система создает максимально благоприятные условия для раскрытия творческих возможностей человека.

Руководя институтом, Петр Леонидович, как я не раз наблюдал, не "размазывал" свое благоволение всем равномерно. У него была правильная идея: если у кого-то что-то интересное начинает получаться, это направление надо всемерно поддерживать. Он создавал для такого человека режим наибольшего благоприятствования. Помню, когда у М.С. Хайкина пошли работы по циклотронному резонансу, которые Петру Леонидовичу очень нравились, он его всячески поддерживал. В подобный режим наибольшего благоприятствования попал и я со своими работами по магнетизму.

Довольно скоро, в 1962 г., я стал заместителем Петра Леонидовича. Надо сказать, что должность зам. директора при нем была необременительной. Особенно хорошо я понял, сколько он возлагал на себя, когда сам стал директором после его смерти. Петр Леонидович брал на себя практически всю нагрузку, справляясь с этим удивительно легко. Он был замечательным организатором, совершенно независимым и очень смелым человеком. Институт с таким директором жил как бы вне многих глупых правил, принятых тогда во всей стране,- здесь торжествовал здравый смысл. Разумный порядок в институте устанавливался с помощью свода правил поведения сотрудников. Петр Леонидович любил сам и требовал от других соблюдения неких твердо установленных норм. Некоторые из них он разрабатывал сам, некоторые поручал разработать другим. Время от времени появлялись новые правила, а иногда он решал, что от какого-то принципа можно отказаться - время изменилось. И в том и в другом случае это подлежало широкому обсуждению на Ученом совете и дирекции института. Наличие твердых правил, своеобразной конституции, создавало нормальные условия жизни. Это то, что мы в нашем государстве до сих пор не можем понять. Когда в институт поступал новый сотрудник, его в первую очередь знакомили с существующими в нем правилами поведения.

Одно из правил касалось приема на работу научных сотрудников: в институт могли поступить только те, кто был студентом Физтеха и защитил у нас дипломную работу, т. е. на протяжении нескольких лет уже был связан с институтом и его способности были хорошо известны. Кроме того, это правило сразу же избавляло П.Л. от всех просителей. Петр Леонидович избегал всякого протекционизма, семейственности, когда это касалось научных сотрудников, и наоборот, среди механиков и вспомогательного персонала у нас были и есть целые династии.

Любое заседание - и Ученый совет, и дирекция, и редколлегия "ЖЭТФа" - обязательно протоколировалось, а на следующем заседании протокол зачитывался. Петр Леонидович опрашивал всех присутствующих, согласны ли они с содержанием протокола, после чего подписывал его, и, таким образом, протокол становился документом, действительно отражающим точку зрения собравшихся и для всех обязательным к исполнению.

Нельзя было опаздывать на заседания Ученого совета. На Совете Физической лаборатории было даже введено такое правило: опоздавший должен на следующее заседание принести коробку конфет. Но нельзя было не только опаздывать, но и заседать неограниченно долго: в определенное время звучал ставший знаменитым удар молотка, и всякое обсуждение прекращалось. Это создавало уважительное отношение к порядку и ко времени.

Петр Леонидович был уникальным хозяином. Для него было настоятельной потребностью, чтобы в доме, в институте, в парке все находилось е надлежащем порядке. Если что-то делалось неправильно, он не мог пройти мимо - ему это не было безразлично. И в большом, и в малом он никогда никому не давал спуску: если идя по институту, Петр Леонидович видел, что где-то что-то поломалось, валяется не на месте или замечал грязь, он немедленно вызывал виновного, и человек получал нагоняй. У него был принцип: "Этого нельзя так оставить!" В других местах и даже в других странах Петр Леонидович также следил за соблюдением определенных норм. Как-то мы были в Чехословакии на конференции. В тот год все мы, включая и Петра Леонидовича с Анной Алексеевной, поехали туристами. В отличие от остальных П.Л. купил тур "люкс". По условиям этого тура он всюду заказывал все без ограничения стоимости и только при отъезде из гостиницы должен был подписывать счет. Войдя в свой номер в одной из гостиниц, он увидел на столе коробку конфет и цветы и посчитал, что это подарок. Каково же было удивление Петра Леонидовича, когда, просматривая предъявленный ему при отъезде счет, он обнаружил, что в него включены и эти "подарки". И хотя по условиям тура платить ему было не нужно, он был очень недоволен поступком администрации и сделал директрисе гостиницы выговор в достаточно резкой форме.

Возвращаясь к порядкам, установленным Петром Леонидовичем в институте, хочется рассказать и об его отношениях с парткомом. Во многих институтах парткомы проводили общую политику поощрения людей за их законопослушание и строгое следование политическому курсу партии. Существовали правила, по которым без разрешения парткома нельзя было защитить докторскую диссертацию; проводились сборы подписей сотрудников под протестами против А.Д. Сахарова и других правозащитников; не всякому сотруднику выдавали характеристику для поездки за рубеж. Все это противоречило представлениям П.Л. о правах сотрудников института, и он, будучи достаточно сильной личностью, сумел поставить партком "на свое место" и заставил оценивать людей только по их заслугам (научным, производственным или деловым - в зависимости от должности). Он умел противостоять и райкому партии, когда тот пытался заставить проводить какие-нибудь бессмысленные мероприятия. Если возникал конфликт, П.Л. не боялся позвонить по "вертушке" Хрущеву, Брежневу, Андропову и убедить их в своей правоте. Поэтому более мелкие начальники боялись вступать с ним в споры. В результате нравственный климат в нашем институте был гораздо здоровее, чем во многих других, и это сильно улучшало творческую обстановку.

Одна из больших потерь нашего общества за последние десятилетия состоит в том, что люди утратили чувство собственного достоинства. Петр Леонидович очень уважительно относился ко всем окружающим, для него не было подчиненных в холопском смысле этого слова. Он воспитывал в своих сотрудниках чувство собственного достоинства, культивировал уважение к личности. В нашем институте поддерживалась высокая культура человеческих отношений, культура уважительного общения. Почему у Петра Леонидовича сложился такой хороший коллектив? Потому, прежде всего, что он отбирал хороших людей - и как специалистов, и в нравственном смысле. В здоровом коллективе люди вырастали здоровыми.

Петр Леонидович относился к техническому персоналу ничуть не менее уважительно, чем к научному. Он знал практически всех не просто хорошо, а очень хорошо. Будучи сам человеком инженерного склада и большим рукоделом, он всегда заходил в мастерские и смотрел, как идет работа. Он прекрасно знал, кто как работает, и к ремеслу механика относился с большим уважением.

Взаимоотношения научных сотрудников и механиков можно проиллюстрировать таким примером. В институте был заведующий гелиевой мастерской механик С.А. Яковлев. Это был очень строгий, но доброжелательный человек, всегда готовый помочь людям. Гелия в те времена получали мало, и он представлял большую ценность. В обязанности Яковлева входило следить за тем, чтобы все установки у сотрудников были исправны, и нигде не было потерь гелия, Он обходил все комнаты и проверял, насколько квалифицированно сделана та или иная установка, не течет ли она. Все научные сотрудники, независимо от ранга и звания, в этом отношении были в подчинении у Яковлева. Он мог отказать в выдаче гелия, и спорить с ним не имело смысла, его решение было непререкаемым.

Петр Леонидович считал, что всякий человек, достигший в своем деле совершенства,- будь то крупный ученый, великолепный механик или стеклодув - должен пользоваться уважением в равной мере. Надо было видеть, как он разговаривал с этими людьми, как он их отмечал, как о них заботился. В результате выросло целое поколение уникальных механиков и стеклодувов.

Вспоминается такой случай. Когда у одного из наших старейших механиков В.В. Христюка случился инфаркт, Петр Леонидович его всячески опекал: консультировал у крупнейших врачей, поместил в хорошую клинику, а когда Христюк вышел на работу, то полгода или даже год следил за тем, чтобы его не очень загружали работой, дали ему возможность полностью прийти в себя. Христюк до сих пор работает в институте, хотя ему уже более 70 лет, и когда бы вы ни проходили по механической мастерской, вы всегда увидите его стоящим у своего станка и работающим.

Петр Леонидович был авторитарен, но вместе с тем он очень интересовался общественным мнением. Мы с ним часто вне дирекции обсуждали практически все работы института. Он и меня подробно обо всем расспрашивал и очень любил общаться непосредственно с сотрудниками. К нему на прием мог свободно попасть любой научный сотрудник, включая и самых молодых. Петр Леонидович любил разговаривать со студентами, аспирантами - это ему было особенно интересно. Он находился в курсе всех институтских работ.

Госэкзамены и защита дипломов были для Петра Леонидовича священным делом, он никогда не пропускал их. Это, по существу, был отчет всего института: ведь дипломные работы - составная часть работ его основных сотрудников. Сколь свято Петр Леонидович относился к этому, иллюстрирует, например, случай, происшедший со мной. Я должен был в первый раз ехать в Америку на конференцию, а было это еще в 1979 г. После конференции планировалась поездка по стране на целых две недели. И надо же было так случиться, что попало это на время защиты дипломных работ. Петр Леонидович был абсолютно тверд: на конференцию я еще успел съездить, но затем пришлось вернуться - никаких компромиссов он в данном случае не признавал. Так что в ту свою первую поездку посмотреть Америку я не успел. Это было одно из немногих наших с ним столкновений, а другое произошло уже по совершенно иному поводу, и это был единственный раз, когда Петр Леонидович на меня даже кричал. Как я уже отметил, все низкотемпературные исследования и работы, привезенные из Англии, Петр Леонидович после возвращения из опалы бросил. В магнитном зале простаивала без дела его большая установка по импульсным магнитным полям, а мне в моих работах по магнетизму она бы очень пригодилась. Я по наивности, думал, что если спрошу Петра Леонидовича, не разрешит ли он мне на этой установке поработать, то он будет только рад, что она станет приносить пользу. Но когда я задал ему свой вопрос, он страшно рассердился и кричал на меня очень долго, в том смысле, что "нечего на чужое добро глаз класть". Вот такая у него была странность.

Правда, насчет крика я должен уточнить: по-видимому, умение кричать входило в его административные приемы. Когда я пришел в институт, этим способом воздействия он уже редко пользовался, но когда был моложе, употреблял его, говорят, чаще. На меня он еще не слишком сильно кричал, но однажды я застал его крупную ссору с двумя сотрудниками института, тоже очень темпераментными людьми. Крик стоял жуткий, так что из-за закрытых дверей кабинета было слышно далеко. В тот момент я встретил сына Петра Леонидовича Сергея, и сказал ему, что в кабинете происходит что-то очень бурное. На это Сергей ответил: "Пойду-ка я посмотрю, не расстроился ли отец в самом деле". Тут я и понял, что в основном крик Петра Леонидовича был криком артиста и одним из приемов административной деятельности.

Несмотря на долгое общение, я так никогда и не смог уяснить, когда Петр Леонидович играет, а когда он искренен. Помню, в одном из разговоров с ним я про кого-то из членов Президиума АН заметил, что он, по-моему, очень хитрый человек. Петр Леонидович в ответ хмыкнул и сказал: "Ну какой же он хитрый, если это всем видно". Он умел прикидываться простачком и за счет этого занимал в беседе выигрышную позицию. Здесь уместно вспомнить, что Петр Леонидович (не знаю, сознательно или бессознательно) часто путал слова. О том, как он путал имена, хорошо рассказано в юмореске Шальникова. Но то же самое было и с иными словами: так, вместо "разряд" он говорил "заряд", вместо "сверхпроводник" - "полупроводник". Классической заменой слов было "сирокко" вместо "ксерокс".

Петр Леонидович всегда активно поддерживал проведение в институте выставок художников, которые в те времена подвергались гонениям. У нас было много таких выставок, и обычно все проходило спокойно, но несколько раз из этого вырастали крупные неприятности. К одной из выставок сильно придрались и в итоге назначили комиссию. Я был свидетелем того, как к Петру Леонидовичу по этому поводу пришел секретарь райкома. Не успел он войти, как Петр Леонидович встретил его словами, что очень рад его видеть, но несколько удивлен, что к нему в институт секретарь райкома приходит по поводу художественной выставки. Это, конечно, странно, потому что в институте, между прочим, занимаются довольно интересной научной работой, и в райкоме могли бы поинтересоваться именно научной работой, а не выставкой. Таким образом, Петр Леонидович сумел с самого начала "подшибить" секретаря и из роли нападающего перевести в роль извиняющегося. В следующий раз, когда приезжали из МК КПСС, Петра Леонидовича пытались увещевать: "Ну зачем вам, Петр Леонидович, все это нужно... Зачем гусей дразнить..." Тут Петр Леонидович встрепенулся: "А гуси-то кто?"

Петру Леонидовичу были очень интересны люди. Я помню, меня поразило, как подробно он расспрашивал про каждого из гостей, когда мы сидели рядом на банкете по случаю защиты моей докторской диссертации. Ему было все интересно - и наука интересна, и жизнь интересна, особенно ему была интересна молодежь.

Случались вещи, которые Петр Леонидович не прощал никогда. Некий сотрудник института сделал работу, написал статью и послал ее в один из журналов. В рецензии на эту статью отмечалось, что существует расхождение в одной цифре при тех же измерениях у автора и у иностранцев. Получив такой ответ рецензента, сотрудник, вместо того чтобы объяснить причину расхождения данных, поступил проще - зачеркнул свою цифру и написал ту, что значилась у иностранцев. Это был в каком-то смысле подлог, и Петр Леонидович с этим человеком поспешил расстаться.

Одной из характерных особенностей Петра Леонидовича было то, что он не любил, когда ему давали советы в его личной работе. Мне кажется, эту черту можно объяснить тем, что он увлекался работой почти как дипломник и ему был интересен каждый шаг. Если у него возникало какое-то затруднение, ему хотелось самому это затруднение разрешить. Он наслаждался решением даже самых маленьких задач и не любил, когда ему подсказывали ответ. Так и во всей жизни: преодоление всяких препятствий - основное удовольствие от жизни.

Науку Петр Леонидович любил независимо от людей. Когда дело касалось науки, он отбрасывал все личное, субъективное. С каким-то человеком у него могли быть противоположные точки зрения, они могли яростно и резко критиковать друг друга, но при этом сохранялись хорошие человеческие отношения.

Петр Леонидович был удивительным человеком, его волновали все стороны жизни, и он откликался на все события в обществе, по-своему откликался. Очень трудно описать словами крупную личность. Не знаю, соберем ли мы когда-нибудь все, что можно о нем сказать хорошего. Я очень счастлив, что большую часть жизни мне удалось прожить в Институте физических проблем, в тесном общении с Петром Леонидовичем.